Эмиграционный период в творчестве Марины Цветаевой

I. Трагизм судьбы поэта «серебряного века». 2

II. Творчество М. Цветаевой в период эмиграции. 2

1. Чешский период эмиграции. Отношения с эмигрантскими кругами. 2

2. Тоска по Родине. 4

3. Новые мотивы в творчестве зрелого поэта. 6

4. Контрасты творчества М. Цветаевой. 8

5. Погружение в мифотворчество и поиски монументальности. 11

6. Поэмы М. Цветаевой – «Поэма Горы» и «Поэма Конца». 13

7. Особенности драматургии М. Цветаевой. 15

8. Переезд во Францию. Обращение к теме поэта и поэзии. 18

9. Тенденции творчества М. Цветаевой к началу 30-х годов. 21

10. Автобиографическая и мемуарная проза М. Цветаевой. 22

11. «Пушкиниана» Цветаевой. 23

12. Возвращение на Родину. 26

III. Значение творчества М. Цветаевой для русской литературы .. 27

Литература. 28

I. Трагизм судьбы поэта «серебряного века»

Поэты «серебряного века» творили в очень сложное время, время катастроф и социальных потрясений, революций и воин. Поэтам в России в ту бурную эпоху, когда люди забывали, что такое свобода, часто приходилось выбирать между свободным творчеством и жизнью. Им пришлось пережить взлеты и падения, победы и поражения. Творчество стало спасением и выходом, может даже бегством от окружавшей их советской действительности. Источником вдохновения стали Родина, Россия.

Марина Ивановна Цветаева () - драматург и прозаик, одна из самых известных русских поэтесс, трагическая, полная взлетов и падений судьба которой не перестает волновать сознание читателей и исследователей ее творчества.

1. Чешский период эмиграции. Отношения с эмигрантскими кругами

Летом 1921 г. Цветаева получила известие от мужа, который после разгрома белой армии оказался в эмиграции. В январе-мае 1922 г. М. Цветаева продолжает писать прощальные стихи. Написала поэму «Переулочки» - прощание с Москвой. А 3 - 10 мая М. Цветаева получила необходимые документы для выезда с дочерью за границу и 11 мая выезжает из Советской России первоначально в Берлин, а затем в Прагу, где С. Эфрон учился в университете.

Чешский период эмиграции Цветаевой продолжался более трех лет. В начале 20-х годов она широко печаталась в белоэмегрантских журналах. Удалось опубликовать книги «Стихи к Блоку», «Разлука» (обе в 1922), поэму сказку «Молодец» (1924). За это время она выпустила в Берлине две авторские книги - «Ремесло. Книга стихов» (1923) и «Психея. Романтика» (1923), включавшие в себя произведения последних лет из числа написанных еще на родине.

Вскоре отношение Цветаевой с эмигрантскими кругами обострились, чему способствовало ее возраставшее тяготение к России («Стихи к сыну», «Родина», «Тоска по родине! Давно…», «Челюскинцы» и др.). Последний прижизненный сборник стихов – «После России. 1922 – 1925» – вышел в Париже в 1928 году.

В одну из самых тяжких для себя минут Марина Цветаева с горечью писала: «…Мой читатель остается в России, куда мои стихи не доходят. В эмиграции меня сначала (сгоряча!) печатают, потом, опомнившись, изымают из обращения, почуяв не свое – тамошнее!».

Ее поэтическое творчество этих лет претерпело существенное изменение: в нем отчетливо обозначился поворот в сторону крупноформатных полотен. Лирика, в которой преимущественно сохранились ее ведущие темы - любви, творчества и России, только последняя приняла вполне определенный ностальгический характер, - пополнилась такими произведениями, как «Поэт» («Поэт - издалека заводит речь. / Поэта - далеко заводит речь...»), «Попытка ревности», «Молвь», «Русской ржи от меня поклон...», «Расстояние: версты, мили...» Находясь в эмиграции, М. Цветаева постоянно думала о родине. В стихотворении, обращённом к Б. Пастернаку, звучат ноты непередаваемой тоски и грусти.

Русской ржи от меня поклон,

Ниве, где баба застится…

Друг! Дожди за моим окном,

Беды и блажи на сердце…

Ты, в погудке дождей и бед -

То ж, что Гомер в гекзаметре.

Дай мне руку - на весь тот свет!

Здесь - мои обе заняты.

В литературном мире она по-прежнему держалась особняком. За рубежом она жила сначала в Берлине, потом три года в Праге; в ноябре 1925 года она перебралась в Париж. Жизнь была эмигрантская, трудная, нищая. Приходилось жить в пригороде, так как в столице было не по средствам. Поначалу белая эмиграция приняла Цветаеву как свою, ее охотно печатали и хвалили. Hо вскоре картина существенно изменилась. Прежде всего для Цветаевой наступило жесткое отрезвление. Белоэмигрантская среда, с мышиной возней и яростной грызней всевозможных «фракций» и «партий», сразу же раскрылась перед поэтессой во всей своей жалкой и отвратительной наготе. Постепенно ее связи с белой эмиграцией рвутся. Ее печатают все меньше и меньше, некоторые стихи и произведения годами не попадают в печать или вообще остаются в столе автора.

Литература

1. Бавин С., Семибратова И. Судьбы поэтов серебряного века: Библиографические очерки. - М.: Кн. Палата, 19с.

2. Воспоминания о Марине Цветаевой. - М., 1992.

3. Гаспаров Цветаева: от поэтики быта к поэтике слова // Гаспаров статьи. - М., 1995. - С. 307-315.

4. Кедров К. Россия - золотая и железная клетки для поэтесс // «Новые Известия». - №66, 1998 г.

5. Кудрова, дали... Марина Цветаева: . - М., 1991.

6. Кудрова Марины Цветаевой. // «Мир русского слова», № 04, 2002 год.

7. Осоргин М. . – М.: Олимп, 1997.

8. Павловский рябины: О поэзии М. Цветаевой. - Л., 1989.

9. Разумовская М. Марина Цветаева. Миф и действительность. - М., 1994.

10. Саакянц Цветаева. Страницы жизни и творчества (). - М., 1986.

11. Цветаева М. В певучем граде моем: Стихотворения, пьеса, роман в письмах /Сост. . - Саранск: Мордов. кн. изд-во, 19с.

12. Цветаева М. Просто - сердце... //Домашняя библиотека поэзии. - Москва: Эксмо-Пресс, 1998.

13. Швейцер Виктория. Быт и Бытие Марины Цветаевой. - М., 1992.

Жизнь и творчество Марины Цветаевой

Марина Ивановна Цветаева (1892-1941) - драматург и прозаик, одна из самых известных русских поэтесс, трагическая полная взлетов и падений судьба которой не перестает волновать сознание читателей и исследователей ее творчества.
26 сентября (8 октября) 1892 в Москве, в семье профессора Московского университета (позже -- основателя знаменитого Музея изобразительных искусств) Ивана Владимировича Цветаева и его жены, Марии Александровны, урожденной Мейн, родилась дочь Марина, а спустя два года -- Анастасия. Детство Марины проходило в Москве, а летние месяцы, до 1902 года, -- в Тарусе на Оке. По происхождению, семейным связям, воспитанию она принадлежала к трудовой научно-художественной интеллигенции. Если влияние отца, Ивана Владимировича, университетского профессора и создателя одного из лучших московских музеев (ныне музея Изобразительных Искусств), до поры до времени оставалось скрытым, подспудным, то мать, Мария Александровна, страстно и бурно занималась воспитанием детей до самой своей ранней смерти, - по выражению дочери, завела их музыкой: «После такой матери мне осталось только одно: стать поэтом». Характер у Марины Цветаевой был трудный, неровный, неустойчивый. Илья Эренбург, хорошо знавший ее в молодости, говорит: «Марина Цветаева совмещала в себе старомодную учтивость и бунтарство, пиетет перед гармонией и любовью к душевному косноязычию, предельную гордость и предельную простоту. Ее жизнь была клубком прозрений и ошибок».
Детство, юность и молодость Марины Ивановны прошли в Москве и в тихой подмосковной Тарусе, отчасти за границей. Училась она много, но, по семейным обстоятельствам, довольно бессистемно: совсем маленькой девочкой - в музыкальной школе, потом в католических пансионах в Лозане и Фрайбурге, в ялтинской женской гимназии, в московских частных пансионах.
Стихи Цветаева начала писать с шести лет (не только по-русски, но и по-французски, по-немецки), печататься - с шестнадцати. Герои и события поселились в душе Цветаевой, продолжали в ней свою «работу». Маленькая, она хотела, как всякий ребенок, «сделать это сама». Только в данном случае «это» было не игра, не рисование, не пение, а написание слов. Самой найти рифму, самой записать что-нибудь. Отсюда первые наивные стихи в шесть- семь лет, а затем - дневники и письма.
С 1902 года, когда М. А. Мейн заболела неизлечимой чахоткой, семья вынуждена была жить заграницей: в Италии, Швейцарии, Германии. В 1905 году семья Марины Цветаевой приехала в Крым. Летом 1906 года Мария Александровна скончалась в Тарусе. Марина Цветаева переменила несколько гимназий, не задержавшись ни в одной. Писала стихи, собирала книгу.
В октябре 1910 года в Москве вышла первая книга стихов Марины Цветаевой «Вечерний альбом», получившая одобрительную рецензию М. А. Волошина. С того момента возникла ее дружба с М. Волошиным. Написала первую критическую статью: «Волшебство в стихах Брюсова». Стихи юной Цветаевой были еще очень незрелы, но подкупали своей талантливостью, известным своеобразием и непосредственностью. На этом сошлись все рецензенты. Строгий Брюсов, особенно похвалил Марину за то, что она безбоязненно вводит в поэзию «повседневность», «непосредственные черты жизни», предостерегая ее, впрочем, опасности впасть в «домашность» и разменять свои темы на «милые пустяки»: «Несомненно, талантливая Марина Цветаева может дать нам настоящую поэзию интимной жизни и может, при той легкости, с какой она, как кажется, пишет стихи, растратить все свои дарования на ненужные, хотя бы и изящные безделушки».
В этом альбоме Цветаева облекает свои переживания в лирические стихотворения о не состоявшейся любви, о невозвратности минувшего и о верности любящей:
Ты все мне поведал - так рано!
Я все разглядела - так поздно!
В сердцах наших вечная рана,
В глазах молчаливый вопрос...
Темнеет... Захлопнули ставни,
Над всем приближение ночи...
Люблю тебя призрачно- давний,
Тебя одного - и на век!
В ее стихах появляется лирическая героиня - молодая девушка, мечтающая о любви. «Вечерний альбом» - это скрытое посвящение. Перед каждым разделом - эпиграф, а то и по два. Марина была очень жизнестойким человеком («Меня хватит еще на 150 миллионов жизней!»). Она жадно любили жизнь и, как положено поэту-романтику, предъявляла ей требования громадные, часто - непомерные. В стихотворении «Молитва» скрытое обещание жить и творить: «Я жажду всех дорог!». Они появятся во множестве - разнообразные дороги цветаевского творчества. В стихах «Вечернего альбома» рядом с попытками выразить детские впечатления и воспоминания соседствовала недетская сила, которая пробивала себе путь сквозь немудренную оболочку зарифмованного детского дневника московской гимназистки. В «Вечернем альбоме» Цветаева много сказала о себе, о своих чувствах к дорогим ее сердцу людям; в первую очередь о маме и о сестре Асе. В лучших стихотворениях первой книги Цветаевой уже угадываются интонации главного конфликта ее любовной поэзии: конфликта между «землей» и «небом», между страстью и идеальной любовью, между стоминутным и вечным и - мире - конфликта цветаевской поэзии: быта и бытия.
5 мая 1911 года Цветаева приехала к М. Волошину в Коктебель, где встретилась со своим будущим мужем -- Сергеем Яковлевичем Эфроном. Они едут лечить Сергея кумысом в Уфимскую губернию: у него туберкулез.
27 января 1912 года состоялось венчание Марины Цветаевой и Сергея Эфрона. Февраль. Выходит в свет вторая книга стихов Марины Цветаевой «Волшебный фонарь». 29 февраля это же года новобрачные уехали в свадебное путешествие: Италия, Франция, Германия. 31 мая 1912 года был открыт Музей Александра III (он же -- Музей изящных искусств, потом -- изобразительных искусств), а 5 (18 сентября) у М. Цветаевой родилась дочь Ариадна. В феврале 1913 года в печати выходит третий сборник М. Цветаевой -- «Из двух книг» и в то же время Марина Цветаева работает над новой книгой «Юношеские стихи» 1912 -- 1915 гг., которая не была издана. В это время Цветаева - «великолепная и победоносная» - жила уже очень напряженной душевной жизнью. Устойчивый быт уютного дома в одном из старомосковских переулков, неторопливые будни профессорской семьи - все это было поверхностью, под которой уже зашевелился «хаос» настоящей, не детской поэзии. К тому времени Цветаева уже хорошо знала себе цену как поэту (уже в 1914г. она записывает в своем дневнике: «В своих стихах я уверена непоколебимо»), но ровным счетом ничего не делала для того, чтобы наладить и обеспечить свою человеческую и литературную судьбу. Жизнелюбие Марины воплощалось прежде всего в любви к России и к русской речи. Марина очень сильно любила город, в котором родилась, Москве она посвятила много стихов
Апрель -- август 1913 года Марина Цветаева с семьей живут в коктебельском доме М. Волошина, но 30 августа в Москве скончался И. В. Цветаев и период с сентября по декабрь семья Цветаевой живет в Крыму: Ялта, Феодосия, где выступает на литературных вечерах.
Всю зиму Марина работала над поэмой «Чародей», которая вошла в «Юношеские стихи». Осенью Цветаева нашла наконец «волшебный дом» в Борисоглебском переулке. Осенью же состоялся переезд, после которого был написан цикл лирических стихов, вдохновленных встречей с поэтессой С. Я. Парнок. Роман Парнок и Цветаевой был очень коротким, но насыщенным по силе и известным всей литературной Москве.
11 февраля 1915 года Цветаевой было написано первое стихотворение, обращенное к Анне Ахматовой («Узкий, нерусский стан...»). В марте этого года Сергей Эфрон начинает ездить на фронт с санитарным поездом, весну и лето Марина проводит с С. Парнок в Коктебеле и Малороссии, где происходит встреча с Осипом Мандельштамом, что оказало определенное влияние на творчество Марины Цветаевой.
В августе 1915 поэт возвращается в Москву, но в декабре снова уезжает с С. Парнок в Петроград, где и встречает Новый год. Здесь происходит встреча на вечере с Михаилом Кузминым и уже вторая встреча с О. Мандельштамом, после чего 20 января она возвращается в Москву и на следующий день выступает на вечере поэтесс в Политехническом музее. Цветаева в то время печатается почти в каждом номере петроградского журнала «Северные записки».
В конце января -- начало февраля 1916 в Москву приезжает Осип Мандельштам и Марина Цветаева пишет стихи, которые посвящает ему, а также стихи о Москве. В марте в ее творчестве нашло отражение знакомство с Тихоном Чурилиным, чуть позже поток стихов к Александру Блоку. Блок в жизни Цветаевой был единственным поэтом, которого она чтила не как собрата по «старинному ремеслу», а как божество от поэзии, и которому, как божеству, поклонялась. Всех остальных, ею любимых, она ощущала соратниками своими, вернее - себя ощущала собратом и соратником их, и о каждом считала себя вправе сказать, как о Пушкине: «Перья навостроты знаю, как чинил: пальцы не присохли от его чернил!». Творчество лишь одного Блока восприняла Цветаева, как высоту столь поднебесную - не отрешенность от жизни, а очищенностью ею; что ни о какой сопричастности этой творческой высоте она, в «греховности» своей, и помыслить не смела.
Летом 1916 года была предпринята поездка М. Цветаевой в г. Александров Владимирской губернии, где был написан цикл стихов к А. Ахматовой. Во второй половине года М. Цветаева пишет много романтических стихотворений; многие стихи 1916 года составят впоследствии книгу «Версты 1». В этом же году М. Цветаева перевела французский роман Анны де Ноайль «Новое упование» (был напечатан в «Северных записках»).
В январе - марте 1917 года было написано несколько лирических стихотворений, в том числе -- на Февральскую революцию: «Пал без славы Орел двуглавый. -- Царь! -- Вы были неправы». В первые дни 1917 года в тетради Цветаевой появляются не самые лучшие стихи, в них слышатся перепевы старых мотивов, говорится о последнем часе нераскаявшейся, истомленной страстями лирической героини. В наиболее удавшихся стихах, написанных в середине января - начале февраля, воспевается радость земного бытия и любви:
Мировое началось во мне кочевье:
Это бродят по ночной земле - деревья,
Это бродят золотым вином - грозди,
Это странствуют из дома в дом - звезды,
Это реки начинают путь - вспять!
И мне хочется к тебе на грудь - спать.
13 апреля 1917 года у Цветаевой родилась дочь Ирина, и сентябрь -- октябрь М. Цветаева живет в Феодосии. После Октябрьского переворота, воспринятого М. Цветаевой как непоправимая катастрофа, она приезжает в Москву и чудом застает там мужа, появляются ее трагические стихи о конце, гибели, муках. Октябрьскую революцию Марина Цветаева не приняла и на поняла. С нею произошло поистине роковое происшествие. Казалось бы, именно она со всей своей бунтарской натурой своего человеческого и поэтического характера могла обрести в революции источник творческого одушевления. Пусть она не сумела бы понять правильно революцию, ее цели и задачи, но она должна была по меньшей мере ощутить ее как могучую и безграничную стихию.
В декабре 1917 года она знакомится с поэтом П. Г. Антокольским, актером, учеником Вахтангова, а в январе 1918 года П. Г. Антокольский познакомил М. Цветаеву с учеником Вахтангова, актером Ю. А. Завадским.
В январе 1918 года Сергей Эфрон тайно появился на несколько дней в Москве, а затем уехал в Ростов, где формировалась Добровольческая армия, 18 января М. Цветаева видела его в последний раз перед более чем четырехлетней разлукой. Весной и летом ею было написано множество лирических, а также гражданских стихотворений, которые войдут впоследствии в книгу «Лебединый Стан» (при жизни М. Цветаевой издана не была). В ноябре 1918 - недолгая «служба» М. Цветаевой в Наркомнаце, в этот период (сентябрь-- декабрь) ею написаны романтические пьесы: «Червонный Валет», «Метель» и почти окончено «Приключение». Тогда же произошло знакомство с С. Е. Голлидэй -- прототипом героини цветаевских пьес. В январе - феврале 1919 Марина завершила пьесу «Приключение» и написала пьесу «Фортуна». В период с апрель по октябрь была снова недолгая «служба» М. Цветаевой в должности регистратора статистическо-справочного отдела по учету русских военнопленных. Между работой она написала две пьесы - (июнь -- июль) пьеса «Каменный ангел» и (июль -- август) пьеса «Феникс».
В то время в стране царил голод, холод и разруха. 27 ноября 1919 М. Цветаева по чьему-то совету отправила Алю и Ирину в Кунцевский приют, где детей не кормили, а обворовывали. В январе 1920 тяжелобольную Алю М. Цветаева забрала из приюта и поселилась у знакомых, а 15 (или 16) февраля в приюте умерла Ирина. В апреле 1920 М. Цветаева пишет большой лирический цикл. 9 мая того же года М. Цветаева впервые увидела А. Блока на его выступлении в Политехническом, но подойти познакомиться не решилась. 27 мая она присутствовала во Дворце Искусств на юбилейном вечере К. Бальмонта. С 14 июля по 17 сентября ей была написана поэма-сказка «ЦарьДевица», после чего 11 декабря М. Цветаева выступала в Политехническом музее на вечере поэтесс.
Январь 1921 года она работала над поэмой «На Красном Коне», а в феврале уже закончила работу над поэмой «Егорушка». В феврале -- март познакомилась с князем С. М. Волконским, кому был посвящен целый цикл стихов «Ученик», обращенных к нему. В то же время было написано много лирических стихотворений: циклы «Марина», «Разлука», «Георгий» (обращенный к мужу). Как раз 14 июля М. Цветаева узнала, что он жив, находится в Константинополе и ему предстоит долгий путь в Чехию.
7 августа умер Александр Блок, на что М. Цветаева откликнулась несколькими стихотворениями. А 25 августа был расстрелян Николай Гумилев, в связи с чем М. Цветаева пишет большое письмо Анне Ахматовой. Осенью 1921 года она пишет стихи и собирается ехать к мужу. В конце ноября М. Цветаева завершает стихотворный реквием А. Блоку. И в 1921 году, после восьмилетнего перерыва, в частном издательстве «Костры» вышла небольшая книжка М. Цветаевой «Версты» -- всего 35 стихотворений, написанных с января 1917 г. по декабрь 1920г.
В январе-мае 1922 М. Цветаева продолжает писать прощальные стихи. Написала поэму «Переулочки» -- прощание с Москвой. А 3 -- 10 мая. М. Цветаева получила необходимые документы для выезда с дочерью за границу и 11 мая отъезжает.
В литературном мире она по-прежнему держалась особняком. За рубежом она жила сначала в Берлине, потом три года в Праге; в ноябре 1925 года она перебралась в Париж. Жизнь была эмигрантская, трудная, нищая. Приходилось жить в пригороде, так как в столице было не по средствам. Поначалу белая эмиграция приняла Цветаеву как свою, ее охотно печатали и хвалили. Hо вскоре картина существенно изменилась. Прежде всего для Цветаевой наступило жесткое отрезвление. Белоэмигрантская среда, с мышиной возней и яростной грызней всевозможных «фракций» и «партий», сразу же раскрылась перед поэтессой во всей своей жалкой и отвратительной наготе. Постепенно ее связи с белой эмиграцией рвутся. Ее печатают все меньше и меньше, некоторые стихи и произведения годами не попадают в печать или вообще остаются в столе автора.
Решительно отказавшись от своих былых иллюзий, она ничего уже не оплакивала и не придавалась никаким умилительным воспоминаниям о том, что ушло в прошлое. В ее стихах зазвучали совсем иные ноты:
Берегитесь могил:
Голодней блудниц!
Мертвый был и сенил:
Берегитесь гробниц!
От вчерашних правд
В доме смрад и хлам.
Даже самый прах
Подари ветрам!
Дорогой ценой купленное отречение от мелких «вчерашних правд» в дальнейшем помогло Цветаевой трудным, более того - мучительным путем, с громадными издержками, но все же прийти к постижению большой правды века. Вокруг Цветаевой все теснее смыкалась глухая стена одиночества. Ей некому прочесть, некого спросить, не с кем порадоваться. В таких лишениях, в такой изоляции она героически работала как поэт, работала не покладая рук. Вот что замечательно: не поняв и не приняв революции, убежав от нее, именно там, за рубежом, Марина Ивановна, пожалуй впервые обрела трезвое знание о социальном неравенстве, увидела мир без каких бы то ни было романтических покровов. Самое ценное, самое несомненное в зрелом творчестве Цветаевой - ее неугасимая ненависть к «бархотной сытости» и всякой пошлости. В дальнейшем творчестве Цветаевой все более крепнут сатирические ноты. В то же время в Цветаевой все более растет и укрепляется живой интерес к тому, что происходит на покинутой Родине. «Родина не есть условность территории, а принадлежность памяти и крови, - писала она. - Hе быть в России, забыть Россию - может бояться только тот, кто Россию мыслит вне себя. В ком она внутри - тот теряет ее лишь вместе с жизнью». С течением времени понятие «Родина» для нее наполняется новым содержанием. Поэт начинает понимать размах русской революции («лавина из лавин»), она начинает чутко прислушиваться к «новому звучанию воздуха». Тоска по России, сказывается в таких лирических стихотворениях, как «Рассвет на рельсах», «Лучина», «Русской ржи от меня поклон», «О неподатливый язык...», сплетается с думой о новой Родине, которую поэт еще не видел и не знает, - о Советском Союзе, о его жизни, культуре и поэзии.
Покамест день не встал
С его страстями стравленными,
Из сырости и шпал
Россию восстанавливаю.
Из сырости - и свай,
Из сырости - и серости.
Пока мест день не встал
И не вмешался стрелочник.
.........................
Из сырости - и стай...
Еще вестями шалыми
Лжет вороная сталь
Еще Москва за шпалами!
В Чехии Марина Цветаева пробыла с августа 1922 г. по октябрь 1925 г включительно и почти не жила в Праге: только в деревнях, с их изнурительным, примитивным бытом, почти в нищете. 19 ноября. М. Цветаева пишет большое письмо Б. Пастернаку, положившее начало их знаменитой переписке. До конца года ее произведения часто появляются в эмигрантских журналах и альманахах. Декабрь. М. Цветаева завершала работу над большой поэмой-сказкой «Молодец», начатой еще в Москве. В течение второй половины 1922 года вышли следующие книги М. Цветаевой:
«Конец Казаковы» (третье действие). М. «Созвездие».
«Версты». Выпуск 1--ГИЗ, М.
«Царь-Девица». М. ГИЗ, 1922.
«Царь-Девица». Берлин, «Эпоха», 1922.
В феврале 1923 года выходит книга М. Цветаевой «Ремесло», позже -- «Психея».В феврале -- марте продолжается интенсивная переписка с Б. Пастернаком, в этот период написано много лирических стихотворений. В апреле она знакомится с К. Б. Родзевичем. Осенью разгар романа с К. Родзевичем, стихи к нему. В октябре 1923 она начинает работу над трагедией «Тезей».
1 января -- 1 февраля 1924 она закончила «Поэму Горы», а в период с 1 февраля по 8 июня была написана «Поэма Конца». 7 октября была закончена первая часть трилогии «Гнев Афродиты» -- «Ариадна» (первоначально -- «Тезей»). Из трилогии были написаны лишь две части.
1 февраля 1925 у Цветаевой родился сын Георгий, а 1 марта М. Цветаева начала работать над поэмой «Крысолов». Весной отдельным изданием вышла поэма «Молодец» -- спустя два года после написания. В августе был написан очерк-воспоминание «Герой труда (Записи о Валерии Брюсове)». Осенью, продолжая работать над «Крысоловом», М. Цветаева уже начала готовиться к переезду во Францию, а 1 ноября семья М. Цветаевой прибыла в Париж. Цветаева жила в Париже очень мало, в основном, по причине все той же бедности, -- в парижских пригородах. В декабре она завершила поэму «Крысолов». 6 февраля 1926 года состоялся ее триумфальный литературный веч и т.д.................

25 сентября 1918 года, Цветаева принялась за пьесу "Приключение": о легендарном Джакомо Казанове, писателе, дипломате, астрологе... наконец, Донжуане - и, главное, - авторе знаменитых "Мемуаров". Она поставила себе новую задачу: сказать языком поэзии о том, что некогда было в действительности. "Источники мои - IV том "Мемуаров" Казановы", - читаем в авторском пояснении. И в самом деле, как установила А.С. Эфрон, Цветаева добросовестно следует "Мемуарам", опуская лишь тривиальные мелочи.

Двадцатитрехлетний Казакова встречается в итальянском городе Чезене с молодой француженкой по имени Генриэтта, обладающей всеми женскими достоинствами: умом, начитанностью, красотой и музыкальным талантом. Их счастье длится недолго - до тех пор, пока Генриэтта не получает рокового письма, после чего расстается с Казановой, взяв с него слово, что он никогда не сделает попытки разыскать ее, а если случайно встретит, то не подаст виду. Перед разлукой, которая происходит в гостинице "Весы" (по "Мемуарам" - в Женеве), она пишет кольцом, подаренным ей Казановой, на стекле окна: "Вы забудете и Генриэтту". Тринадцать лет спустя, случайно попав в эту гостиницу, Казакова обнаруживает надпись и вспоминает свою подругу, которая, в отличие от множества других, вызвала в его сердце достаточно серьезное чувство. Впавший было в отчаяние, он скоро утешается в объятьях очередной молоденькой "девчонки" по имени Мими (этого эпизода в "Мемуарах" нет). Так кончается пятиактная пьеса Цветаевой - живая, динамичная, занимательная, выигрышная для исполнения.

У нас нет сведений, кому предназначала Цветаева роль Казаковы, которого она характеризует словами: "острый угол и уголь", а годом раньше пишет о нем в дневнике: "...блестящий ум (вечные проекты)... сердце - вечно настороже... наконец - дух: вечная потребность в Тассо. - И полное отсутствие души. Отсюда полнейшее незамечание природы. Музыкальность же его и стихотворчество - музыкальность и стихотворчество всей Италии". Неизвестно также, кого мыслила Цветаева в роли Генриэтты: "20 лет, лунный лед". В первой картине, символически названной "Капля масла", она появляется с ночником в руке над спящим Казановой; капля масла, пролившаяся из светильника, пробуждает его. Этот эпизод Цветаева придумала, вернее, привнесла из "Метаморфоз" Апулея: Психея каплей масла нечаянно пробуждает Амура. Слишком прямолинейная, "лобовая" трактовка героини; она, очевидно, мыслилась поэтом как та самая Душа, которой недостает Казакове; притом душа таинственная, промелькнувшая ненадолго и исчезающая навсегда. Генриэтте, чей образ напоминает Даму из "Метели", принадлежат изящные и грустные строки, столь же таинственные и романтичные, как и она сама - истинная "пара" Господину, - бессонная приверженка Луны, Тайны, Тьмы и цифры семь:

Не всё
Так просто под луною, Казакова!
Семь ступеней у лестницы любовной...
................................
И сотни тысяч,
И сотни тысяч верст меж "да" и "нет".

В ответ на слова Казаковы: "Я никогда так страстно не любил, Так никогда любить уже не буду" - она отвечает с мудростью и печалью:

Так - никогда, тысячу раз - иначе:
Страстнее - да, сильнее - да, страннее - нет.

Она сама странна и загадочна; загадочны и ее речи. Когда мастерицы из модной лавки приносят ей и примеряют новые наряды, платья "цвета месяца" и "цвета зари", "косынки, мантилий", она внезапно произносит никому не понятные, кроме нее самой, слова:

Ваш подарок - блестящ.
Одно позабыли вы:
Цве"та Времени - Плащ...

Последние минуты ее встречи с Казановой после получения письма с семью печатями проходят под знаком луны и тайны:

Казанова
Так ты уйдешь одна?
Генриэтта
Да, как пришла.
Казанова
Нет, это невозможно!
Генриэтта
Всё можно - под луной! Лунный луч.
- Гляди, луна Уж зажигает нам фонарь дорожный...

И она произносит прощальный и провидческий монолог:

Когда-нибудь, в старинных мемуарах, -
Ты будешь их писать совсем седой,
Смешной, забытый, в старомодном, странном
Сиреневом камзоле, где-нибудь
В Богом забытом замке - на чужбине -
Под вой волков - под гром ветров - при двух свечах...
Один - один - один, - со всей Любовью
Покончив, Казанова! - Но глаза,
Глаза твои я вижу: те же, в угль
Всё обращающие, те же, в пепл и прах
Жизнь обратившие мою - я вижу...
.................................
Когда-нибудь, в старинных мемуарах,
Какая-нибудь женщина - как я
Такая ж...

Но времени больше нет; Генриэтта "исчезает в полосе лунного света".

Этот образ задуман сложно. Психея - Душа, но притом она дитя тьмы, а не света (вспомним ранние стихотворения "Плохое оправданье", "Оба луча" и - позже - цикл "Князь тьмы")...

В последнюю картину Цветаева ввела вымышленное - и самое живое - лицо: это - семнадцатилетняя "девчонка" по имени Мими, "вся молодость и вся Италия", - роль, написанная для Сонечки Голлидэй. Мими обуреваема всеми жаждами: она хочет есть, пить, любить - жить. Земное полнокровие этой маленькой Евы противостоит "астральности" Генриэтты. Она - секундная, тысячепервая утеха бездушного Казановы - ибо Душа - Генриэтта - промелькнув ему, исчезла навсегда...

Казанова и Генриетта

Генриетта

В июле - августе 1919 года Цветаева написала самую сильную из своих романтических пьес: "Конец Казановы". В отличие от предыдущих, она сильна своей двойной достоверностью: исторической (факты, события, бывшие в действительности) и современной (реальностью прототипов главных героев).

Шестидесятидвухлетний Алексей Александрович Стахович, давний поклонник Художественного театра, его пайщик, потом и актер. Породистым и суровым было его лицо с тонкими губами, крупным носом, пронизывающим взглядом. "Очень высокий рост, - писала о нем Цветаева, - ...гибкая прямизна, цвет костюма, глаз, волос - среднее между сталью и пеплом. Помню веки, из породы тяжелых, редко дораскрывающихся. Веки природно-высокомерные. Горбатый нос. Безупречный овал... Стахович: бархат и барственность, - пишет она о нем в роли дяди Мики в "Зеленом кольце" 3. Гиппиус. - Без углов. Голосовая и пластическая линии непрерывны. Это я о пятью чувствами воспринимаемом. Духовно же - некое свысока... Ясно, как зеркало, что играет себя. "Милые мои дети" - это он не своим партнерам говорит - нам, всем, всему залу, всему поколению. "Милые мои дети" - это читайте так: "Я устал, я все знаю, что вы скажете, все сны, которые вам еще будут сниться, я уже видел тысячелетия назад..." Так, чарами сущности и голоса, образ очень местный (русского барина)... и очень временный (fin du siecle36 прошлого века) превратился во вневременный и всеместный - вечный.

Образ прошлого, глядящегося в будущее".

Стахович вызвал в поэте чувство благоговения перед уступающей место новизне красотой старины, любование ею. Проявление двоякости Цветаевой - тяга ее, современнейшего поэта, обновляющего - и с каждым годом все ощутимее - русский стих, - к тому и к тем, кто был "век назад", к "отцам". Еще в 1917 году она записала:

"Бритый стройный старик всегда немножко старинен, всегда немножко маркиз. И его внимание мне более лестно, больше меня волнует, чем любовь любого двадцатилетнего. Выражаясь преувеличенно: здесь чувство, что меня любит целое столетие. Тут и тоска по его двадцати годам, и радость за свои, и возможность быть щедрой - и вся невозможность. Есть такая песенка Беранже:

Взгляд твой зорок...
Но тебе двенадцать лет,
Мне уж сорок.

Шестнадцать лет и шестьдесят лет совсем не чудовищно, а главное - совсем не смешно. Во всяком случае, менее смешно, чем большинство так называемых "равных" браков. Возможность настоящего пафоса".

Слова, несомненно, навеяны Стаховичем - вдохновителем одновременно сразу двух образов в "Конце Казановы".

Возможно, Цветаева и не задумала бы пьесу о последних днях Казановы, если бы не кончина Стаховича, которую она глубоко пережила и осмыслила по-своему. Старый русский аристократ, державший слугу вопреки временам и обстоятельствам, одинокий и не желавший приноровиться к новой действительности, и, - главное, - убежденный, что и действительность в нем не нуждается, - Стахович не видел смысла в своей жизни. "Я никому не нужный старик" - эти его слова Цветаева записала со слов очевидца. К. С. Станиславский, очень тепло и дружески относившийся к Стаховичу, все это отлично понимал. Стахович пришел к своему решению обдуманно, уплатив перед смертью долги и выплатив своему слуге, как рассказали Цветаевой, "жалованье за месяц вперед и награду".

Смерть Стаховича довершила в поэтическом воображении Цветаевой его образ - олицетворение несдающейся старины (но не старости!), не желающей примириться с "новью". "Для... Стаховича смерть всегда случайность, - записывает она. - Даже вольная... Не авторское тире, а цензорские ножницы в поэму. Смерть Стаховича, вызванная 19-м годом и старостью, не соответствует сущности Стаховича - XVIII веку и молодости... Уметь умирать - суметь превозмочь умирание - то есть еще раз уметь жить..."

Стахович, в представлении Цветаевой, оставался молодым, только молодость его принадлежала другой эпохе. И конец Стаховича побудил ее задуматься над концом Казановы, этого живого олицетворения восемнадцатого века и великого жизнелюбца. В записях о Стаховиче постепенно назревает замысел пьесы о Казанове, о чем автор в марте девятнадцатого, возможно, еще не ведает. "...скажу еще одно, чего не говорит никто, что знают (?) все, - пишет она. - Стахович и Любовь, о любовности этого causeur"a37, о бессмысленности его вне любви".

Так же, как бессмыслен вне любви и Казанова.

Прототипом последней любви Джакомо Казановы, вымышленной тринадцатилетней Франциски, стала, разумеется, Софья Евгеньевна Голлидэй.

Теперь об исторической достоверности пьесы.

Вот факты. В 1783 году пятидесятивосьмилетний Казанова вынужден навсегда покинуть Венецию из-за скандала, вызванного выходом в свет его сатирического романа "Ни женщина, ни любовь". С той поры приключения уступают в его жизни место скитаниям и метаниям в попытках устроить свою жизнь. Случайная встреча с графом Вальдштейном в курортном городке Теплице в Богемии меняет его судьбу: тот приглашает его к себе. Последние тринадцать лет жизни Казановы проходят в замке Вальдштейна Дукс, в Богемии, где он исполняет должность библиотекаря громадной графской библиотеки. Казанова понимал, что сделал для него граф Вальдштейн, свидетельство чему - его дарственная надпись на одной из своих книг: "Единственному в мире человеку, которому пришло в голову прекратить, в начале сентября 1785 года, мои скитания, доверив мне свою прекрасную библиотеку"38. Однако Казанова, по-видимому, тяготился своим зависимым положением: он сделал попытку покинуть Дукс. Современник и друг его, дядя графа Вальдштейна, один из просвещеннейших вельмож своего времени, фельдмаршал князь де Линь, время от времени посещавший замок, пишет об этом в своих мемуарах: "Он уехал тайком, оставив прощальное письмо Вальдштейну - письмо нежное, гордое, учтивое и разгневанное. Вальдштейн рассмеялся и предсказал, что Казанова вернется. И что же - его заставляли ждать в приемных; ему не пожелали предложить должность хотя бы гувернера, библиотекаря и камергера; находясь в Германии, он обзывал немцев глупцами; в гостях у герцога Веймарского он выступал против Гёте, Виланда и немецкой литературы... в Берлине... наделал долгов... и вернулся через полтора месяца к графу, который его обнял, расцеловал и, смеясь, уплатил его долги".

Мемуары князя де Линя послужили источником пьесы Цветаевой. Несомненно, образ Казановы, начиная с внешнего облика, его гордый, независимый характер, вспыльчивый и какой-то детский, - перешел в пьесу из мемуаров де Линя, который пишет:

"Он был бы весьма хорош собой, когда бы не был уродлив: он высокого роста и геркулесова сложения, но африканский цвет лица, живой и полный ума, но настороженный, беспокойный, недоверчивый взгляд, придают ему вид несколько свирепый... Не упустите случая торжественно раскланяться с ним, чтобы из-за мелочи он не стал вашим врагом; поразительная сила его воображения, живость, характерная для уроженцев его страны, многочисленные его профессии и путешествия делают из него человека редкого, непревзойденного в общении, достойного уважения и дружбы небольшого кружка людей, к которым он благоволит".

"Князь де Линь, Вы любили и защищали Казанову тогда, когда его никто уже не любил и не защищал - 70-ти лет, в Дуксе, смешного, кланяющегося, как полвека назад кланялись все, а теперь никто, - на жаловании - за отдельным столиком, потому что не хватало места", - записала Цветаева в тетради 1919 года.

Спустя век с лишним она берет в руки перо, чтобы защитить Казанову: одного - от всех, человека - от черни. Но чтобы защищать, надо быть вооруженным. И Цветаева погружается в книги. Вот запись о тех днях ее маленькой дочери Али, сделанная через два года:

"Я помню, мы жили на чердаке. Было лето, окно выходило на крышу. Марина сидела на самом солнце и писала Казанову. Я сидела напротив нее на крыше, одним глазом глядела на небо, а другим на нее. Так проходило утро. Потом мы шли за советским обедом, потом в Румянцевский музей, в читальню. Я играла в саду, а Марина, в читальне, читала Казанову. Ночью я просыпалась, слушала поезд. В табачном Дыму, как в облаке, наклоненная к тетрадке кудрявая голова Марины. Иногда она произносила какие-то слова и смеялась.

По дороге за обедом и в кооператив - и во время наших походов на Воробьевы горы - шли к Девичьему монастырю - или просто куда-то, в гости. Марина мне рассказывала о его детстве: о том, как бабушка отвезла его в гондоле к колдунье с черными котами и как ему потом явилась какая-то богиня (это было в Венеции) - и о его старости: как над ним все смеялись и уже никто не являлся (это было в Богемии). Марина рассказывала, а я бросала в воду камешки и слушала поезда.

Жизнь его мне предстаёт так: черная молния.

Смерть его мне предстаёт так: восхищен<ность> метелью..."

Итак, лето девятнадцатого проходит у Марины Цветаевой в самозабвенной работе над пьесой о Казанове. Тетрадь пьесы, которую в равной мере можно считать и получерновой, и полубеловой, - красноречивое свидетельство того, что Цветаева пишет привольно и щедро, не думая о композиционных ограничениях, не обращая (пока) внимания на перегруженность отдельных реплик, замедляющих действие. Впоследствии, готовя пьесу к печати, она уберет не один десяток строк, притушит прямолинейность отдельных мест. А сейчас под ее пером оживала двойная действительность... Тень покойного Стаховича вдыхала живой огонь в пожелтевшие страницы старинных мемуаров, а затем - в страницы тетради. Фигура старого Казановы, который некогда был всем и стал ничем, разрасталась в образ едва ли не величественный и оживала, можно сказать, воочию39.

Тупая, невежественная озлобленность, душная, нечистая атмосфера сплетен и зависти - таково настроение первой картины, действие которой происходит на кухне замка Дукс. Казанова физически не присутствует здесь, но он заполняет собою все помыслы разномастной судачащей дворни, которую раздражает в нем решительно все: и чернота глаз, и смуглота лица, и хороший аппетит, и любовь к женскому полу, и нищета, и то, что его любит граф Вальдштейн - но прежде всего и главным образом - гордый, независимый нрав - полная противоположность рабству этих "лизоблюдов", - чего уже простить ему они, конечно, никак не могут. Незримый Казанова, несмотря на поток брани, извергаемой в его адрес, уже заочно вызывает сочувствие. Он бесстрашно и в одиночку пытается сражаться за то, что кажется ему правильным, и не склоняет голову перед хамством дворцовых холопов, которые изводят его. Вот сцена пересудов челяди, "перемывающих кости" независимому старику.

Садовник
Сегодня в парке косят траву, -
Граф приказал. Вдруг: "Кто таков?
Не трогай, говорит, цветов!"...

"Все мне любы, -
Кричит, - цветы!" Я думал - зубы
Повыбьет. "Вот тебе оршад!"
И весь мне - на" плечи - ушат!
Как пес промок. - Дойдет до драки!

Егерь
А мне вчерась: "Чего собаки
Всю ночь провыли под окном?
Ты виноват!.."
..........................
Егерь
..........................
Так нынче взором и ожег:
Нарочно, мол, трублю в рожок
Под окнами его, чтоб спать он
Не мог...

Этот отрывок - не вымысел поэта: в своих воспоминаниях князь де Линь пишет, в частности, и о том, что в замке Дукс недовольство Казановы вызывал и громкий лай собак, и "резкие и фальшивые" звуки ночного рожка, и многое еще...

Но есть у Казановы и друзья, только их гораздо меньше, чем врагов. Это-старый камердинер князя де Линя Жак; о Казанове он говорит: "Зря осуждать: хороший барин!" и, как самые благородные черты, подчеркивает его бескорыстие и щедрость: "Горба не выгнет, как верблюд, За хлебцем, - своего предложит!"

Другая поклонница Казановы - с первого взгляда - тринадцатилетняя Франциска, всего третий день как поступившая служанкой в оружейную замка. В ответ на презрительную тираду прачки о рваном белье Казановы она подает робкую реплику: "Его бы можно зачинить", а после слов дворецкого о Казанове: "Гоняется за каждой юбкой", - уже смелее выступает его защитницей: "Он очень добрый господин И вежливый".

Между тем мрак нелюбви вокруг Казановы сгущается: дворецкий и другой придворный прихлебатель, числящийся поэтом по имени Видероль, готовят Казанове гадость: дворецкий выкрал портрет Казановы из его книги "Побег из Пьомбы" и замыслил повесить его "над дверью непотребных мест". Эпизод этот имеет истоком своим опять-таки реальный факт.

Вторая картина - своего рода поединок роковой двух веков: уходящего и грядущего. Действие происходит в "готической мрачной столовой" замка Дукс. Цвет и свет обстановки символичны: "Узкие окна настежь. В каждое окно широкий красный сноп заката. Жемчуга на шее красавиц - розовые, а грани на богемских бокалах - красные". Век уходящий олицетворен в двух великолепных стариках; каждому Цветаева подарила черты, увиденные в А.А. Стаховиче. Первый - помоложе - князь де Линь, "в мундире фельдмаршала, с орденом св. Стефана на груди, с розой в петлице... с бокалом в руке". Вокруг него целый "цветник" дам, которые благоволят к нему, ибо князь де Линь изысканнейше поклоняется прекрасному полу всех эпох и времен. С одинаковым пылом он поднимает бокал и "за розы невозвратных дней", и "за розы нынешнего дня", и "за розы будущего лета". Горечь от сознания собственной старости он маскирует изящной тирадой:

Труднейшее из всех искусств -
Не медлить на вселенской сцене!

Однако сам он "медлит", не желая сдаваться, и провозглашает девиз и одновременно комплимент всем женщинам мира:

Пока нам жемчуг и коралл
Смеются - крышки нет свинцовой!

"Образ прошлого, глядящегося в будущее" (А.А. Стахович в "Зеленом кольце").

Появляется семидесятипятилетний Казанова, "видение старика" в черном бархатном жилете, золотом камзоле и башмаках времен Regence, со стразовыми пряжками. "На благородном остове лица - глаза, как два черных солнца. Три, друг за другом, медленных старомодных поклона".

"Два старика рядом, - читаем в ремарке. - Разительная разница и разительное соответствие. Двойное видение XVIII века".

Если князь де Линь своей обходительностью и всем внешним обликом обволакивает окружающих и тем самым - привлекает их, то Казанова - смешит, пугает, шокирует. Ибо не только внешность его не желает считаться с современностью (весь его наряд - живой анахронизм), - но и речи его - прямы, остры, беспощадно-правдивы, - о чем бы ни говорил. С его появлением атмосфера накаляется. Ничтожный Видероль оглашает свое "рондо", выслушав которое, Казанова презрительно бросает: "Младенческое пустословье! Как барабанной перепонке Не треснуть от такой трухи? Стишонки, сударь, не стихи!" И когда извивающийся от ненависти Видероль, издеваясь, произносит фамилию Казановы: фон Сегальт - делая презрительный нажим на этой аристократической приставке фон, - Казанова разражается монологом:

И не однажды, и не трижды
Фон, а стократ, тысячекрат!
.........................
Аристократ
Не тот птенец, кто с целой сворой
Собак и слуг въезжает в мир...
.........................
Кто до рождения в мундир
Гвардейский стянут, кто силен
Лишь мертвым грохотом имен
Да синевою жил холодных -
Есть аристократизм безродных:
Я - безымянных! - я - детей
Большой дороги: л - гостей
Оттуда!
(Широким жестом указывает в окно.)
Аристократ веленьем - Чуда!

"Двойное видение XVIII века". Аристократизм Рода (князь де Линь) и аристократизм Духа (Казанова), - вольнолюбивого, независимого духа поэта. Ибо Казанова - поэт, и поэт истинный. Великолепный сонет, который Цветаева вкладывает ему в уста, сильно смущает присутствующих непривычной для их слуха искренностью:

Проклятие тебе, что меч и кубок
Единым взмахом выбила из рук,
Что патоку молитв и желчь наук
Нам поднесла взамен девичьих губок.

И вот сижу, как мерзостный паук,
Один, один меж стариковских трубок.
Что мне до воркования голубок?
Кому, кто молод, нужен старый друг?

Будь проклята! Твои шаги неслышны.
Ты сразу здесь. - Кто звал тебя? - Сама!
Нет, не сама и не Господь всевышний

Тебя прислал. Сума, Тюрьма, - Чума!
Всех Немезид пылающая ярость! -
О дьяволово измышленье - Старость!

Все несколько растеряны, однако пока еще терпят старика, - настолько, что даже примиряют его с Видеролем и просят рассказать что-нибудь, "чтоб было золото и кровь", и, разумеется, "про любовь". Мятежный дух Казановы, словно джинн из бутылки, вырывается наружу, облекаясь в горячие, резкие и точные слова, беспощадные к ушам светских слушательниц. Казанова погружается в рассказ о своем младенчестве, о том, как он, "заморыш - и в кровавых пятнах", был спасен от смерти самой судьбой, как был "вторым крещением крещен", как был рожден "аристократ - по воле Чуда". Он не желает выбирать слова и не Щадит ничьих ушей:

Трикраты поплевав в ладонь
И в ноздри мне дохнув трикраты,
Старуха - сам шельмец рогатый
Так не смердит -
У бабки с рук
Меня хватает...

Во время этого монолога шокированные гости, один за другим, исчезают; Казанова, ничего не замечая, продолжает говорить в пустоту, покуда камердинер Жак не прерывает его монолог и не показывает его портрет, обнаруженный в "поганнейшем из мест". Казанова приходит в себя и с отчаянием убеждается, что он - не рядом с прекрасной незнакомкой, открывающей ему объятия, а в замке Дукс, отвергнутый, никому не нужный... Так кончается вторая картина.

Работая над пьесой, Цветаева, по ее словам, прочитала "миллионы французских мемуаров XVII и XVIII веков - значительных по эпохе, незначительных по личностям... Она обеспокоена: не нарушает ли она правдивости некогда важных реальных мелочей? "Сажают ли за один стол принца Ангальт-Кетен и домашнего капеллана? Как узнать что-нибудь об этом Ангальт-Кетен? Вдруг он был гений, а я, ничего не зная о нем, делаю его манекеном... - И лавирую, лавирую, лавирую, беру чутьем там, где могла бы брать знанием, пишу и сомневаюсь - и не у кого спросить..." (В последующих редакциях оба эти персонажа превратятся в "1-ю особу" и "2-ю особу".) "Где ты, знаток охоты в Богемии? - сетует Цветаева. - Церемониймейстер сиятельных замков? Мастер по части менуэта, и т.д., и т.д., и т.д. ?" (июль 1919 г.). - И дальше: "Я хотела бы окружить себя исключительно знатоками своего дела, чтобы каждый съел по своей собаке - и основательно съел! Так: знатоками в деле фарфорном, в деле ружейном, в деле планетном (... Казанова - широким жестом - указывает в окно на свою звезду - Венеру. - В каком часу восходит Венера в июле?!)... - поклонном - танцевальном - цветочном - морском - военном! военном! военном! (чтобы знали счет пуговиц и разновидность всех погон на всех мундирах мира!) - языковедами - камергерами - лакеями - цыганами - конюхами - музыкантами - и т.д., и т.д., и т.д.... Все бы они жужжали вокруг моей головы, как огромные шмели, а голова бы умнела, и я писала бы замечательные пьесы, удовлетворенная строжайшими требованиями: и астронома, и полководца, и учителя фехтования, и повара, и присяжного стряпчего, и акробата, и магистра богословия, и гербоведа, и садовника, и морского волка, и - и - и...

Только одного знатока своего дела мне бы не было нужно: - Поэта!"

Третья картина - по величине бо"льшая, чем первые две взятые вместе, называлась первоначально "Последний Час". Последний час старого века ("Канун 1800 г. 11 часов вечера"), а также жизни Джакомо Казановы, который не желает ни встречать новый век, ни встречаться с ним. Действие происходит в библиотеке замка Дукс. "Саркофаг и каюта проклятого Богом корабля. Вечный сон нескольких тысяч томов... Смерть за каждой складкой оконных занавесей. Жизнь давно и навсегда ушла отсюда. Единственное, что здесь живо - это глаза Казановы. Казанова, в сиреневом камзоле, уже совсем не смешной, а только страшный, стоя на одном колене, роется в ворохе бумаг..." - читаем в ремарке.

Так начинают сбываться слова Генриэтты ("Приключение").

Казанова собирается в последний путь: один, в ночь, в метель, в никуда. Он приводит в порядок свои дела - разбирает ворох бумаг - любовных писем, которые доберег до старости. Чтение этих женских посланий составляет монолог Казановы. "Сводя счеты с Венерой", он "после каждой фразы письма, скомкав, швыряет в сторону". За этим занятием застает его князь де Линь:

Друг Джиакомо! Вы - мудрец...
Любовное письмо - что веник
Сухой, но бог Амур - что Феникс!
Как бы из пепла не воскрес!

Но для Казановы в данный момент ничего не существует, кроме старости и нанесенных ему, нахлебнику, обид, которые он перечисляет, упрекая князя в том, что тот не знает об этих обидах: и как ему воду в вино наливали, и суп был слишком горячим, и т.д. и т.п. "В тихом пристанище, предоставленном ему щедростью гр. Вальдштейна, Казанова искал бурь.., - писал князь де Линь. - Он заговорил по-немецки - его не поняли; он рассердился - стали смеяться... войдя, сделал реверанс, которому обучил его шестьдесят лет тому назад знаменитый танцмейстер Марсель, - снова смех... Смеялись и когда он явился в камзоле из золотой парчи, черном бархатном жилете, шелковых чулках и подвязках со стразовыми пряжками, в шляпе с белым плюмажем..."

Князь де Линь понимает теперь, что Казанова уходит совсем, но что этот уход на смерть, - по-видимому, осознает не до конца. Восторженно величая Казанову Фениксом, неистовым Роландом и Агасфером любви, он порывается уйти с ним, но после отказа Казановы ("Я должен умереть один", - говорит тот) не настаивает. Ему трудно одним рывком расстаться с привычной жизнью; а тут слуга настойчиво передает просьбу графа Вальдштейна идти в зал, чтобы встречать Новый год.

Оставшись один, Казанова продолжает разбор бумаг и натыкается на письмо, в точности повторяющее слова, когда-то сказанные ему при расставании таинственной Генриэттой ("Приключение"): о сиреневом камзоле, одиночестве в старом замке, об испепеляющих глазах... В тот момент, когда Казанова доходит до слов:

Когда-нибудь в старинных мемуарах
Какая-нибудь женщина - как я
Такая ж...

На пороге появляется Франциска. И с этой минуты начинается то, что Дало Цветаевой право два года спустя сказать о третьей картине, которую она отдавала в печать и которая вышла отдельной книжечкой: "Это не пьеса, это поэма - просто любовь: тысяча первое объяснение в любви Казанове. Это так же театр, как - я актриса".

Разыгрывается длинный, однако не ослабляющий напряжения, поединок характеров, возрастов, веков - уходящего и грядущего. И поединок чувств. Настоящий любовный поединок тринадцатилетней Франциски и семидесятипятилетнего Казановы. "Я к вам пришла сказать, что вас люблю", - огорошивает она его. И еще: "Я к вам пришла, чтоб быть счастливой".

"...шестнадцать лет и шестьдесят лет совсем не чудовищно, а главное - совсем не смешно... Возможность настоящего пафоса..."

Франциска напоминает Казанове Генриэтту: "Глаза не те, но тот же голос, голос!" Но Генриэтта - приверженка Луны и тьмы, а Франциска, с ее огненно-рыжими волосами, - Солнца.

В плаще и сапогах она явилась к Казанове, чтобы сопровождать его в путь. Сначала, разумеется, он не верит глазам и ушам своим. "Вы - Генриэтта или сон?" Однако девочка - вполне живая, не сон, а реальность. И не только она. Реальность - три сорочки Казановы, которые она зачинила; реальность - боль в руке Казановы, после того как Франциска укусила ее, дабы доказать, что все происходит наяву. Наконец, последняя реальность, заставляющая Казанову поверить в явь происходящего, - оброненная Франциской стразовая пряжка:

Казанова
- Что тут за стекляшка?
Франциска, не глядя, скороговоркой
От вашей туфли стразовая пряжка...
Вы обронили... Я, когда мела,
Подобрала...
(И - не выдерживая.)
Нет, я вам соврала!
Сама взяла! - О, не сердитесь! - Сразу
Опять пришью...
Казанова, холодно
Но ты ошиблась: стразы -
Не ценятся... Стекляшкой искусил!
Франциска
Но вы ее носили?
Казанова
Да, носил.
Франциска
А я бы с ней спала, и в гроб бы даже...
Казанова, хватаясь за сердце
Как бы мне в гроб не лечь от этой кражи!
Франциска, всхлипывая
Кусаюсь... Вор... Теперь уж следом, вскачь,
Не пустите? Прогоните?
Казанова
Не плачь!
Не отпущу!

После этого диалога любовный сюжет развертывается по всем правилам, начиная с вечернего ужина, который приносит камердинер Жак, и испуганной Франциске приходится спрятаться. Казанова, однако, не забывает о том, что скоро он покинет замок. На прощание он дарит камердинеру свой золотой камзол.

"За день до смерти он выдал ему жалованье за месяц вперед и награду". (Рассказ очевидца о Стаховиче и его слуге.)

Казанова уже не на шутку влюблен: пыл юной Франциски зажег и его старое сердце, которое, впрочем, никогда и не гасло. Франциске кажется, что она скоро умрет; на самом деле сон пророчествует не ей, а Казанове - неугасимой огненной птице Фениксу, восставшему из пепла на ее собственных глазах:

Франциска
А я - умру! - Птиц видеть - не к добру!
Иду: костер горит, ну, я - к костру,
Ну и потух! - А из золы - петух,
Нет, не петух - павлин! - И черный дым:
И вдруг - павлин - фонтаном золотым,
- Снопом! - Столбом! - уж не павлин, - орел,
В ночь, в небеса...

Казанова
Уже твой сон сбылся".
Франциска
Не умерла ж!
Казанова
Нет, нет, мой мальчик пылкий,
И не умрешь!

Франциска не догадывается, что это его, Казанову, она видела во сне; ведь только что она сама ему сказала: "Ну и глаза у вас! - Пожар и мрак!"

Ей, между прочим, вовсе не нужно, чтобы Казанова был моложе; это она должна быть старше: "Я слишком молода для вас - вот вся беда!" - сетует она. Любовный "дуэт" продолжается. Франциска затевает игру в жмурки, вкладывая в нее истинно женскую страстность, и одерживает победу. Казанова развлекает ее историями. Эпизод из "Божественной комедии" Франциска не поняла чисто по-детски, а рассказ о том, как на родине Казановы, в Венеции, бросают в море кольцо, чтобы "обручиться" с ним (присяга венецианских дожей на верность республике, - чего Казанова не стал объяснять), вызывает у нее бурный взрыв недетских страстей. Она испугалась, что он тоже "обручился" с морем. "Ревнует к Адриатике!" - восхищенно произносит Казанова. И когда, слегка поддразнивая ее, намекает на трудности пути, в который она собралась с ним следовать, Франциска ведет себя как преданная и любящая подруга. "А если буря нас в пути?.. " - спрашивает он. И слышит ответ: "Всю бурю под плащ!"

Плащ. Все меньше остается для Цветаевой в этом понятии театрального, декоративного, внешнего; теперь оно приобретает значение не одежды, а символа Романтики.

Неистовая Франциска безудержна. У Казановы вырывается:

Я вас люблю, Франческа.

Роковые слова произнесены. Но есть рок сильнейший: Старость, отбрасывающая Казанову и Франциску в два разных века. А два века могут встретиться только на мгновение - с последним ударом полночи, - чтобы разойтись навсегда. И Казанова произносит слова, хоть и прошедшие мимо ушей Франциски (не потому ли Цветаева позднее их исключила?), но бесповоротные:

На перекрестке двух веков
Сошлися стар и млад.
Эй, кони, не жалеть подков!
Мчать на старинный лад!

Что это там? - Где? - Впереди!
И щит: цветок и гроздь.
Харчевня "Счастье". - Осади! -
Я в ней желанный гость.

Седой привратник "Время" бдит.
- Эй, господин, свой вид!
В харчевню "Счастье" вам кредит
Давным-давно закрыт.

А ради этих юных глаз
Не пустишь? - Не бывать.
Года не вышли. Им у нас
Раненько гостевать!

Туда ж полночный сыч слепой!
Опять должать готов! -
И - наотмашь - меня стопой
Харчевенных счетов!

Но Франциска не желает ничего понимать. Сочетание в ней женской страстности и беспредельной наивности передано в пьесе очень точно и тонко. Она зла на Казанову, что не целует он ее с должным пылом, а в ответ на его вопрос: "Скажи, чего бы ты хотела?" - разражается горячей речью, которая вконец ошеломляет Казанову. Она хотела бы все мыслимое счастье: деньги, роскошь, златокудрого ровесника - князя "ста престолов", который оказался бы влюбленным в нее красавцем-женихом, -

Чтоб над моей фатой
Три сотни фландрских кружевниц
Ослепли... Чтобы ниц -
Народы... И когда мой князь
Взойдет - весь водомет
Шелков, круже"в - все бархата! -
И принца-жениха
В придачу - весь венчальный хлам -
Всё, всё к твоим ногам!

Это - кульминация. Дальше напряжение ослабевает; еще несколько нежных минут - и Франциска, как всякий утомившийся ребенок, начинает засыпать, а Казанова - ее баюкать: "Мой огонь низко-низко... Засыпает Франциска, Засы - пает Франциска..."

С ударом полночи он покидает дворец, поручив спящую Франциску камердинеру Жаку, надев ей на палец кольцо со своей руки и поцеловав в губы со словами: "С новым веком!" - Так завершается "Конец Казановы".

Когда, около пяти лет спустя, Цветаева готовила пьесу к печати, она переменила заглавие на "Феникс", притом все упоминания в тексте о чудесной огненной птице убрала. Ушли намеки, остался глубинный символ Любви, ее никогда не затухающего огня.

В творчестве Цветаевой еще не было крупного произведения, в котором столь ликующе была бы явлена человеческая любовь, любовь не в разладе, а в гармонии "земли" и "неба". В лице юной Франциски Психея и Ева не во вражде, а в союзе. Преданная подруга, страстная возлюбленная, верная сподвижница, ласковая сестра - все это Франциска несет в себе, не рассуждая, не размышляя, не колеблясь, не остывая. Этой лучезарностью и одновременно реалистической достоверностью образа Цветаева несомненно была обязана маленькой женщине с горячим сердцем - Софье Евгеньевне Голлидэй.

И, думается, еще один образ сопровождал Цветаеву, когда она писала своего Казанову. Образ великого старца Гёте, за плечами которого стояло не только его художественное творчество, но и разностороннейшие интересы, знания и занятия. Химия, медицина, живопись, натурфилософия, хирургия, ботаника - всего не перечислить. Образ человека, до последних дней сохранившего ясность мысли, непримиримость нрава и неутолимость страстей, в семьдесят четыре года полюбившего девятнадцатилетнюю девушку...

"Конец Казановы", как и все цветаевские пьесы, сцены не увидел. Осенью 1921 года, готовя к печати третью картину, - Цветаева сделала запись в черновой тетради:

"Театр не благоприятен для Поэта, и Поэт не благоприятен для Театра. Памятуя это слово поэта из поэтов - Гейне - ни одной секунды не прельщена лицезрением своего Казановы на сцене.

Если же это бы, паче чаяния, случилось, умоляю гг. актера и актрису помнить о том, что Казанова уже действительно расстался, а Франциска еще действительно не рассталась со своей последней куклой".

Цветаева словно бы предостерегла исполнителей от игры не слишком всерьез...

Итак, ни одна из пьес Цветаевой поставлена при ее жизни не была. Голос поэта, голос его души и голос актера, в понимании Цветаевой - звуковой обольститель, "большой обаятель", - не встретились на сцене. Нужно сказать, что Марина Ивановна вообще отрицательно относилась к актерскому чтению стихов. Тем более страдала она, вероятно, когда слышала строки собственных пьес в исполнении студийцев (что наверняка было: ведь пьесы предназначались им!). В этом отношении непримиримость голосов, актерского и поэтического, была взаимной, о чем говорит запись Цветаевой:

"Люди театра не переносят моего чтения стихов: "Вы их губите!" Не понимают они, коробейники строк и чувств, что дело актера и поэта - разное. Дело поэта: вскрыв - скрыть. Голос для него броня, личина. Вне покрова голоса - он гол. Поэт всегда заметает следы. Голос поэта - водой - тушит пожар (строк). Поэт не может декламировать: стыдно и оскорбительно. Поэт - уединенный, подмостки для него - позорный столб. Преподносить свои стихи голосом (наисовершеннейшим из проводов!), использовать Психею для успеха? Достаточно с меня великой сделки записывания и печатания!

Я не импресарио собственного позора! -

Актер - другое. Актер - вторичное. Насколько поэт - etre40, настолько актер - paraitre41. Актер - упырь, актер - плющ, актер - полип.

Говорите, что хотите: никогда не поверю, что Иван Иванович (а все они - Иваны Ивановичи!) каждый вечер волен чувствовать себя Гамлетом. Поэт в плену у Психеи, актер Психею хочет взять в плен. Наконец, поэт - самоцель, покоится в себе (в Психее). Посадите его на остров - перестанет ли он быть? А какое жалкое зрелище: остров - и актер!

Актер - для других, вне других он немыслим, актер - из-за других. Последнее рукоплескание - последнее биение его сердца...

Нет, господа актеры, наши царства - иные..."

Думается, что, написав шесть пьес и не завершив, по-видимому, три42, Цветаева бросила вызов театру не потому только, что он оказался чужд ее творческой сущности. Где-то подспудно в ней вырастало недовольство собой, понимание того, что она работает вполсилы и вполглубины. Поэтически ее пьесы были обаятельны, легки, написаны изящным, непринужденным языком лирических драм. В Цветаевой-драматурге проявилось свойство, проницательно охарактеризованное ею самой немецким словом Leichtblut. "Легкая кровь. Не легкомыслие, а легкокровие... как это меня даёт, вне подозрительного "легкомыслия"..."

И, однако, в поэте неколебимо росло ощущение, что все эти плащи, любови, разлуки - некая подмена истинного и настоящего. Что писать с ростановской легкостью (ибо пьесы Цветаевой были написаны именно в духе Ростана) в шекспировски-трагические и тяжкие времена недостойно поэта.

Цветаева "переболела" Театром, и следы этой "болезни" некоторое время оставались еще в тетрадях, как, например, несколько "песенок" из пьесы "Ученик" или диалог с маленькой Алей (по-видимому, речь шла о незавершенной пьесе "Бабушка"):

"Я рассказываю:

Понимаешь, такая старая, старинная, совсем не смешная. Иссохший цветок, - роза! Огненные глаза, гордая посадка головы, бывшая жестокая красавица. И все осталось, - только вот-вот рассыплется... Розовое платье, пышное и страшное, потому что ей 70 лет, розовый парадный чепец, крохотные туфельки. Под вострым каблучком тугая атласная подушка - розовая же - тяжелый, плотный, скрипучий атлас... И вот, под удар полночи - явление жениха ее внучки. Он немножко опоздал. Он элегантен, строен, - камзол, шпага..."

Аля, перебивая: - О, Марина! - Смерть или Казанова!"

Казанова в старости

Франциска

Цветаева Марина Ивановна — поэт, прозаик, драматург.

В «Автобиографии» Цветаева писала: «Отец — Иван Владимирович Цветаев — профессор Московского университета, основатель и собиратель Музея изящных искусств (ныне Музей изобразительных искусств), выдающийся филолог. Мать — Мария Александровна Мейн — страстная музыкантша, страстно любит стихи и сама их пишет. Страсть к стихам — от матери, страсть к работе и к природе — от обоих родителей...» (Стихотворения и поэмы. С. 34). Отец Цветаевой был выходцем из бедного сельского священства, почти не отличавшегося по своему быту и привычкам от крестьянства. Свою «двужильность» и трудолюбие Цветаева объясняла отцовским происхождением — от земли, где, по преданию, родился Илья Муромец (Талицкий уезд Владимирской губ.). Мать сочетала в себе кровь немецкую, польскую, чешскую, что, возможно, и сказалось во взрывчатости темперамента Цветаевой. От матери к поэтессе перешли музыкальность, особый дар воспринимать мир через звук, ощущать как музыку мерцание воздуха, окутывающего все сущее. Училась в 4-й Московской гимназии, затем в 1902 — во французском интернате в Лозанне, часть детских лет из-за болезни матери провела за границей — в Италии, Франции, Германии. Получила прекрасное образование, языки знала с детства, немецкий считала своим вторым родным. Осенью 1906 после смерти матери училась в Московской гимназии; из-за трудного характера и конфликтов с преподавателями переходила из гимназии Фон-Дервиз в Алферовскую и Брюхоненко.

Стихи начала писать с 5 лет — по-русски, по-французски и по-немецки. Занятия литературой быстро переросли в подлинную страсть. Домашняя среда с культом античной и германской культуры способствовала всестороннему эстетическому развитию. Даже быт дома в тихом Трехпрудном переулке был насквозь пронизан постоянным интересом к искусству. На шкафах, на книжных полках стояли бюсты античных героев и богов, с годами сделавшихся как бы членами большой цветаевской семьи. Не случайно у Цветаевой много мифологических образов и реминисценций — она, возможно, была последним в России поэтом, для которого античная мифология оказалась необходимой и привычной духовной атмосферой. Впоследствии она написала пьесы «Федра», «Тезей», а дочь свою назвала Ариадной. Возможно, свойственное Цветаева ощущение трагичности бытия зародилось именно в детстве, наполненном воздухом античной мифологии, античной трагедии. В первых книгах «Вечерний альбом» (1910) и «Волшебный фонарь» (1912) были собраны почти полудетские стихи. В них Цветаева неискушенно обрисовывала семейный уклад родительского дома. М. Волошин отмечал в рецензии: «Автор владеет не только стихом, но и четкой внешностью внутреннего наблюдения, импрессионистической способностью закреплять текущий миг...» (Утро России. 1910. 11 дек. С. 6). Положительно отозвался о книге и Н. Гумилев, сказав, что в ней «инстинктивно угаданы все главнейшие законы поэзии...» (Гумилев Н. С. Письма о русской поэзии. М., 1990. С. 121). Одобрительно, но более сдержанно высказался В. Брюсов об излишней «домашности», но похваливший за «жуткую интимность» и за смелость в изображении повседневности (Брюсов В. Далекие и близкие. М., 1912. С. 197-198). Книга Цветаевой «Волшебный фонарь» встречена была более сдержанно. «Те же темы, те же образы, только бледнее и суше... Стих уже не льется весело и беззаботно, как прежде; он тянется и обрывается...» (Гумилев Н. С. Письма о русской поэзии. С. 145).

В 1913 вышел сбоник «Из двух книг», а в конце 1915 Цветаева собрала книгу «Юношеские стихи», но она осталась неизданной. Безусловным достижением Цветаевой стала книга «Версты», знаменующая собой появление «подлинной» Цветаевой,— трагического романтика, зрелого художника. Но судьба этой книги оказалась неблагополучной, т. к. от времени написания стихов (1916) до их появления в виде первой книги «Верст» прошло 5 лет; кроме того, «Версты» появились уже после отъезда Цветаевой из России. «Версты» вышли в виде двух взаимосвязанных книг и с тех пор так и называются — «Версты I» и «Версты II». По первоначальному замыслу это, конечно, должна была быть одна книга. Цветаева хотела дать ей название «Матерь-Верста». Она разделила их по чисто техническим, издательским причинам.

В «Версты» с большой силой и поэтическим размахом вошла Россия времен войны и кануна революции. Из стих, в стих, через обе книги на глубоком дыхании в строфах яркой красоты и силы Цветаева провела «русскую тему», почти ни разу не оступившись ни в декоративность, ни в орнаментику. С поры «Верст» фольклорное начало уже не уйдет из творчества Цветаевой — с особенной и мощной силой скажется оно в ее поэмах «Царь-Девица» (1920), «На Красном коне» (1921), «Молодец» (1922, изд. 1924), «Переулочки» (1922), которые появились позже, но с «Верстами» связаны органично. Всплеск народного начала в творчестве Цветаевой породило прежде всего народное горе в эпоху войн и революций. Вместе с народным горем в ее стих вошло и народное слово. На первый взгляд фольклорность Цветаевой кажется неожиданной и даже труднообъяснимой. Цветаева совершенно не знала русской деревни, никогда не бывала там. Не было у нее и русской няни. Мать лучше знала немецкие сказки, чем русские; отец, выходец из владимирских мужиков, был полностью поглощен античностью, которая перекрывала у него все иные интересы. Но в одном из писем, отвечая на вопрос корреспондента, употребившего не понравившееся ей выражение «народный элемент», она сказала: «..."народный элемент"? Я сама народ...» Крестьянские корни ее натуры, шедшие из владимирской земли и прораставшие из московской, жили в прапамяти поэтессы. Дом Цветаевых был окружен морем московского люда: приезжие мужики, странники, богомольцы, юродивые, мастеровые. Ц. еще в младенчестве, можно сказать, была «крещена» московской речью. Вот почему через годы, в эмиграции, этого богатства ей хватило с избытком — речевую Россию она унесла с собою. Ее поэмы «Царь-Девица», «Переулочки», «Молодец» насыщены сказочно-былинным словом.

Годы революции Цветаевой дались нелегко — она бедствовала, ее маленькая дочь умерла от голода в приюте, муж Сергей Эфрон 3 года не подавал о себе вестей, находясь в Добровольческой белой армии. О Белой армии, томимая любовью и неизвестностью, она написала книгу стихов «Лебединый стан». В ней — 59 стихотворений, написанных в 1917-20. (Впервые эта книга была опубликована за границей в 1957 г., на родине Цветаевой — в 1990.) Но эти труднейшие годы — время разлуки, нищеты, голода — явились и порою удивительного по интенсивности творческого взлета. Цветаева пишет цикл романтических пьес («Метель», «Фортуна», «Приключение», «Каменный ангел», «Феникс» и др.), а также гигантскую поэму-сказку «Царь-Девица».

В 1922, влекомая любовью и верностью, Цветаева выехала за границу — в Прагу: именно там оказался Сергей Эфрон. Ее эмиграция не была политическим актом — это был поступок любящей женщины. Первые 3 года (до конца 1925) Цветаева жила в пригородах Праги — Вшенорах и Мокропсах. Затем переехала в Париж. Из всех бедственных, нищенских эмигрантских лет и мест самыми светлыми и дорогими оказались годы в Чехии. Там родился сын Георгий, что давало ей возможность говорить о своей породненности с горячо любимой Чехией. Стихов она писала много, и среди них есть подлинные шедевры. Исключительной силой отличаются стихи, посвященные разлуке с родиной. Впервые ей удалось издать сразу несколько книг: «Стихи к Блоку», «Разлука» (обе — 1922), «Психея. Романтика», «Ремесло» (обе — 1923), поэма-сказка «Молодец». Творчество Цветаевой продолжало быть исключительно интенсивным во все годы эмиграции, но издаваться книги почти перестали. В 1928 появился последний прижизненный сборник Цветаевой «После России. 1922-1925», включивший в себя стихи обозначенных в названии лет.

Среди произведений чешского периода особо выделяются «Поэма Горы» и «Поэма Конца» (1924). Эту своеобразную лирико-трагедийную поэтическую дилогию Б. Пастернак назвал «лучшею в мире поэмой о любви». В ее сюжете краткая, но драматическая история реальных взаимоотношений, связанных с увлечением Цветаевой эмигрантом из России Константином Радзевичем. Поэмы интересны не только тем, что история любви передана в них с исключительной драматической силой, но и удивительным сочетанием в них любовного романа с саркастической нотой обличения мещанской, сытой и самодовольной повседневности, буржуазного строя, уродливых отношений, смещающих истинные человеческие ценности. В этом смысле дилогия неожиданно близка поэме Вл. Маяковского «Про это», хотя Цветаева, всегда высоко ценившая поэта, именно этой поэмы в то время еще не знала. Не случайно, когда Маяковский в 1928 приехал в Париж, именно Цветаева представляла его публике и пропагандировала его творчество (за это Цветаева поплатилась отлучением от эмигрантских журналов и газет, дававших ей кое-какие средства к существованию).

Саркастическая нота, прозвучавшая в поэме-дилогии, появлялась в стихах Цветаевой периода эмиграции достаточно часто. Она пишет «Поэму заставы» (1923) — о бедственном положении рабочих и о растущей ненависти нищих к сытым. Разоблачению филистерства посвящена большая поэма «Крысолов. Лирическая сатира» (1925), построенная на немецком фольклоре. В поэме «Лестница» (1926) Цветаева создает символический образ Лестницы человеческого бесправия. Символичени образ сна-пожара в финале поэмы.

В эмиграции Цветаева не прижилась. Очень быстро выявились глубокие расхождения между нею и эмигрантскими кругами — они особенно усилились в связи с деятельностью С. Эфрона и ее дочери Ариадны, настроенных просоветски. С. Эфрон, кроме того, оказался замешанным в деятельности советских секретных служб, что заставило его спешно покинуть Францию и вернуться в СССР; вслед за ним вернулась и Ариадна. Их судьба по возвращении оказалась печальной: С. Эфрон был расстрелян в октябре 1941, Ариадна попала в лагерь, а затем в ссылку. Одним из наиболее драматичных произведений парижского периода была «Поэма Воздуха» (1927)\tab — ее в равной мере можно назвать«Поэмой Удушья» или «Поэмой Самоубийства». Да и все ее поэмы эмигрантского периода отмечены знаком Рока и Трагедии. Таковыне только «Поэма Воздуха» или «Крысолов»,но и поэмы «С моря» (1926), «ПопыткаКомнаты» (1928), «Новогоднее» (1927),«Красный бычок» (1928), «Перекоп»(1929, напечатана в 1967). Мотив Рока характерен и для трагедий на античные темы: «Ариадна» (1924, опубликована под названием «Тезей» в 1927) и «Федра» (1927, опубликована в 1928).

Наряду со стихами и пьесами Цветаева пишет прозу, главным образом лирико-мемуарную. Цветаева объясняла начавшуюся постоянную работу над прозой (к концу 1920-х и в 1930-е), лишь эпизодически сопровождающуюся стихами, во многом нуждой: прозу печатали, стихи — нет, за прозу больше платили.

Но главное: Цветаева считала, что существует на свете не поэзия и проза, а проза и стихи; лучшее, что может быть в литературе,— это лирическая проза. Поэтому проза Цветаевой, не являясь стихом, представляет тем не менее подлинную поэзию — со всеми присущими ей особенностями. Цветаевская проза уникальна, резко своеобразна. Поэтесса пишет ряд больших статей и крупных, насыщенных автобиографизмом портретов («Дом у старого Пимена», «Сказка матери», «Кирилловна», «Мать и музыка», «Черт» и др.). Особое место в ее прозаическом наследии занимают большие, мемуарного характера статьи-надгробия, посвященные Волошину, Мандельштаму, А. Белому, Софье Голлидей («Повесть о Сонечке», 1937). Если все эти произведения расположить в ряд, следуя не хронологии их написания, а хронологии описываемых событий, то мы получим достаточно последовательную и широкую автобиографическую картину, где будет и раннее детство, и юность, Москва, Таруса, Коктебель, Гражданская война и эмиграция, а внутри всех этих событий — Мандельштам, Брюсов, Волошин, Антокольский, Вахтанговская студия, Есенин, Завадский, Маяковский, Луначарский, Бальмонт. Главное, что роднит цветаевскую прозу с ее поэзией,— это романтизм, экзальтированность стиля, повышенная роль метафоры, «вздетая» к небу интонация, лирическая ассоциативность. Проза ее так же уплотнена, взрывчата и динамична, так же раскована и крылата, музыкальна и вихреоб-разна, как и ее стихи. Как правило, музыка стиха Цветаевой резка, дисгармонична, порывиста. Повинуясь интонации и музыкальным синкопам, Цветаева безжалостно рвет строку на отдельные слова и даже слоги, но и слоги своевольно переносит из одного стихового строчного ряда в другой, даже не переносит, а словно отбрасывает, подобно музыканту, изнемогающему в буре звуков и едва справляющемуся с этой стихией. Ее музыкальность, родственная пастернаковской, совершенно не похожа ни на символическую звукопись, ни на обволакивающие и завораживающие ритмические гармонии: «Оставленной быть — это втравленной быть / В грудь — синяя татуировка матросов! / Оставленной быть / Семи океанам... Не валом ли быть / Девятым, что с палубы сносит?» («Ариадна»). Музыке Цветаевой вполне «соответствовал» Скрябин, не мог быть чужд Стравинский, а позднее — Шостакович, не случайно написавший несколько произведений на ее стихи. А. Цветаева (сестра поэтессы) отмечала, например, и «шопеновский» период в ее творчестве 1918-19. Цветаевой принадлежит книга «Мой Пушкин» (1937), историко-литературной работы: «Поэт о критике» (1926), «Искусство при свете совести» (1932-33), «Эпос и лирика современной России» (1932) и др.

В 1939 Цветаева вместе с сыном возвратилась на родину. Вторую мировую войну она восприняла трагически и выступила с поэтическими строками яркой антифашистской направленности. Ее стихи, посвященные Чехии, борющемуся чешскому народу, стали яркой страницей мировой антифашистской поэзии. Она предстала в этих произведениях, оказавшихся последним взлетом ее таланта, художником пламенного гражданского темперамента, выдающимся публицистом и политическим оратором. Антифашистские стихи достойно завершили ее творческий путь.

Вернувшись на родину в пору жесточайших репрессий, разлученная навсегда с мужем и дочерью, Цветаева уже не могла плодотворно работать, хотя и трудилась над переводами, не приносившими ей ни удовлетворения, ни заработка. Подготавливая в это время для печати сб. своих произведений, она включила в него печальные строки: «Пересмотрите все мое добро, / Скажите — или я ослепла? / Где золото мое? Где серебро? / В моей руке — лишь горстка пепла!» («Пригвождена...»).

Оказавшись в конце лета 1941 в эвакуации, не найдя работы, подавленная осложнившимися отношениями с сыном, а также др. обстоятельствами, она покончила с собой.

Цветаева — «поэт предельной правды чувства». Ее стих «был естественным воплощением в слове мятущегося, вечно ищущего истины, беспокойного духа» (Вс. Рождественский).

А. И. Павловский

Использованы материалы кн.: Русская литература XX века. Прозаики, поэты, драматурги. Биобиблиографический словарь. Том 3. П - Я. с. 619-623.

Отправить свою хорошую работу в базу знаний просто. Используйте форму, расположенную ниже

Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.

Подобные документы

Марина Ивановна Цветаева как русская поэтесса, прозаик, переводчик. Детство и юность, влияние матери. Начало творческой деятельности. Романтические пьесы и поэмы периода гражданской войны. Эмиграция и возвращение в СССР. Последние годы жизни Цветаевой.

презентация , добавлен 13.02.2012


Марина Ивановна Цветаева родилась 26 сентября 1892 года в московской профессорской семье. Писать стихи Марина начала с шести лет, а свое шестнадцатилетие отметила первой публикацией в печати. Поэтический мир и миф. Особенности поэтического языка.

реферат , добавлен 27.11.2003


Причины обращения к московской теме Марины Цветаевой в своем творчестве, особенности ее описания в ранних стихотворениях поэтессы. Анализ самых известных стихотворений автора из цикла "Стихи о Москве". Гармоничность образов, отраженных в произведениях.

сочинение , добавлен 24.01.2010


Краткое жизнеописание Марины Ивановны Цветаевой как одного из крупнейших русских поэтов XX века. Творческий путь Цветаевой: романтический максимализм, мотивы одиночества, обреченность любви, неприятие повседневного бытия, сатира и эссеистская проза.

презентация , добавлен 15.02.2011


История жизни Марины Цветаевой в фотографиях и стихах. Марина Цветаева в детстве (1893 г.). Родные люди выдающейся русской поэтессы: отец Иван Владимирович и мать Мария Александровна, сестра Анастасия. Марина Цветаева с мужем Сергеем Эфроном в 1911 г.

презентация , добавлен 05.05.2015


Начало жизненного пути Марины. Бракосочетание с Сергеем Эфроном. Литературные интересы Марины в юности. Основные черты характера. Впечатления от первых стихов Цветаевой. Отношение Цветаевой к Октябрьской революции. Отношение Цветаевой к Маяковскому.

презентация , добавлен 23.04.2014


Изучение биографии и творческой деятельности Марины Ивановны Цветаевой. Участие поэтессы в деятельности кружков и студий при издательстве "Мусагет". Издание сборника стихов "Вечерний альбом", цикла стихов "Лебединый стан", романтических пьес и поэм.

презентация , добавлен 06.05.2015


Биография М. Цветаевой: трагическая судьба поэтессы, эмиграция, возвращение в СССР, самоубийство. Творчество - романтический максимализм, мотивы одиночества, обреченности любви, неприятия повседневности, конфликта быта и бытия, обыденности и жизни души.

презентация , добавлен 01.12.2011